Это информационная продукция для детей, достигших возраста двенадцати лет (12+)

Авторское предупреждение. Данная повесть не является богословским трактатом о любви на Небесах — это художественное произведение.

Файл для скачивания

Стихотворное вступление

В стране святой, сияющей, небесной,
Где души тени злобы лишены,
Овеянные благостью чудесной,
Познавшие безбрежность тишины,
Вкушают счастье жизни бестелесной,
Прекраснейшей, чем призрачные сны,
Открывшиеся радости воскресной
И благодати этой вышины…

Не женятся и не выходят замуж,
Достигшие заветной высоты.
Подобные волшебному бальзаму
Там дни бесплотны, зыбки и чисты.
Весь горний мир там уподоблен храму,
Чьи формы безупречны и просты.
Там первый грех прощается Адаму.
Там больше нет духовной нищеты.

И в тех чертогах благостных и вечных,
Куда лишь те, кто верен, попадут,
Где ангелы спасенных подопечных
К действительности новой вознесут.
Там девушка терялась в бесконечных
Путях любви, что к высшему ведут.
Она не знала всех соблазнов встречных,
Что душу к недостойному зовут.

Изъян любви

«Ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах» Мф. 22:30
Белые, белее белого, башнеобразные облака мощно, торжественно, величаво скользят по небесной сини. И кажется, будто их величественные громады достигают заветной выси. Дни, наполненные тихой радостью, озаренные светом Солнца, сменяются безмятежными ночами, напоенными спокойствием. Здесь, в Новом Мире, Солнце пронзает действительность не вещественными лучами, но потоками правды. Ведь зрение душ нуждается не в материальном освещении, но в освящении истиной, когда всякая вещь становится простой и понятной. Свет нового, а вернее истинного, Солнца, существовавшего с сотворения мира, обнажает саму суть реальности. В его сиянии добро и зло очевидны, и всякое искажение заметно, как на чистом бумажном листе. И здесь человек познает суть и счастье обладания зрением иным, новым, ангельским. И в этом зрении облачные башни в небесах не помеха пытливому взгляду, но воплощение новой возвышенной красоты. Кто-то желает видеть небо безупречно лазурным, и тому облака прозрачны, а кто-то готов вечно любоваться этими причудливыми формами, этой зыбкой воздушностью. Само же небо не синие, не голубое, но того глубоко-зелёного цвета, которого нет на Земле после грехопадения Адама и Евы.
И даже на фоне новых небес, не укладывающихся в представление нынешнего человека, выделяется поистине сверхъестественной красотой Солнце. Солнце Правды, играющее невероятными цветами. Цветами невиданными на Земле. Свет его ярче любой вспышки, вообразимой людьми, но оно не слепит девушку…
В чистейших реках Беловодья вместо воды светлые души водных потоков, прекрасные стихиали, чей свет чудеснее блеска истинного серебра, таинственного мифрила. Под болотами, не несущими отпечатка тления, низменного распада мертвых растений, подёрнутыми ряской, не зловонная трясина, но обиталище существ, лишь внешне имеющих форму лягушек, духовно же сравнимых с земными царевнами, и то, что на земле было бы кваканьем, здесь напоминает чарующие песнопения. Водяные же, здесь, в обители блага, не носящие печати зла, хранят старинные предания, рассказывающие о былой жизни, теперь напоминающей сон, и притчи, наполненные подлинно глубоким смыслом. Девушке же, не изжившей некий тленный след земных привязанностей, особенно нравятся чудесные истории про почти плотскую, почти запретную, любовь, щемящую и несбыточную.
И вроде бы, мир тот же, что и на нашей материальной планете, но здешняя растительность почти прозрачна и так легка, какими бывают нетронутые леса в сердце России поздней весной, в лучшие её дни, когда деревья едва одеваются свежей листвой. Столь же невесомыми, полупрозрачными видятся хребты и неприступные пики, увенчанные жемчужными снеговыми шапками, гор Каменного Пояса, где в прохладных пещерах таятся покои хозяйки Медной горы, о которых сложено немало легенд, способных поражать воображение. Искусно украшенные живыми самоцветами, эти подгорные палаты, в которые едва ступала нога счастливца, многих манят загадочной недоступностью. Да и сама почва горнего мира совсем иная, будто не из грубой земли, а из почти бестелесного эфира, обретшего твердь.
Но радость общения с ближними превыше даже этого непрестанного созерцания новой природы, точно умывшейся, обнажившей истинный облик, лишенный изъянов. И дело даже не в самой возможности мысленной речи, не знающей ни преград, ни расстояний. Словно изречённое перестало быть ложью, Беловодье — Царство Правды, где нет места лжи, где торжествует истина.
Особенно же прекрасно это обновленное единение девушки с близкими, спасенными по бесконечному милосердию Сына. Христос простил их!
Общение с ними не содержит никакой житейской мути, горечи, мелких забот или мелочного непонимания, омрачавших его на Земле. По меркам прошлой жизни — это идеальное общение, отчасти при помощи речи, но больше в молчании. Молчании, которое познается в мирах Горних. И то не со всеми. Лишь с самыми близкими. Лишь с теми, к кому испытываешь подлинную любовь, глубокую и незыблемую. Лишь тогда, когда узы поистине прочны и святы, и неразрывны. И то, лишь в особые минуты, когда бесценная внутренняя тишина окутывает обоих. Когда молчание нисходит на души. Тогда они и познают общение, не нуждающееся в слове. Бог, являющийся самим словом, первым словом, и Наибольшим из слов, заменяет пустые пред Ним человеческие слова.
После недолгого молчания девушка осмелилась произнести то, что скрывалось в сердце. Теперь она не боялась говорить, не боялась осуждения или насмешки, которые столь часты в мире людей. Она боялась самих слов, самого помысла, породившего их, самого дерзновения, возникшего в душе, неокрепшей ещё в небесной любви. Она обращалась к ангелу. К ангелу, хранившему её в земном странствии. К ангелу-Хранителю. Ангелу, спасшему от участи, что хуже смерти в её примитивном человеческом понимании, обещающем вечное беспамятство и бессмысленный тлен. Хуже буквального исчезновения без следа…
И ответил Ангел… В Горнем мире нет времени, и нельзя сказать в человеческом понимании, раздумывал ли он. Медлил ли? Колебался ли? Он сказал, стараясь снизойти к слабости души, уже вознесшейся, но ещё как бы не освободившейся от некой памяти, сохраняющей в себе некий образ или некую тень былой телесности. И, пытаясь говорить, как человек, он и подумал на некий бесконечно малый миг, как плотской человек. Ведь слово есть мысль. Ангелы едины по своей природе. Невозможно ангелу, думая одно, говорить другое. И приняв на себя оковы тленной человеческой речи, он обрёл и тленную мысль. Мысль несовершенную. Мысль, лишённую той особой небесной ясности. И уже в этом таился образ падения. Он подменил Солнце Правды солнцем прошлого, вещественным солнцем. И, будучи духом, он стал отчасти опутан плотской мудростью.
Он сказал: — я не могу любить тебя так, как любили на Земле, любили те, кто были с тобой одной природы, любили те, кто были с тобой одинаково обличены в плотские тела, да и здесь нет тела, нет плоти для той любви, которая со времён грехопадения таится в самой природе падшего человека.
В небесном мире нет пауз, но Ангел добавил, как бы уже отдельно: — Да и такие помыслы опасны, они ведут к падению и к вечной погибели.
Разумеется, верный слуга Создателя не мог даже помыслить о том, чтобы заглянуть в бездну, коснуться взглядом вечной тьмы. Но он, будучи духом, чувствовал смутную опасность так, как не могут чувствовать люди. И он чувствовал, что в их разговоре нет той кристальности небесной чистоты. Будто в горном хрустале внезапно родилась некая едва уловимая дымка. Дымка, нарушающая гармонию драгоценного кристалла.
Но девушка ответила, не ощущая того же, что и Хранитель: — полюби тогда так, как можешь, — она не требовала, но просила. Просила со всей силой души, еще не научившейся купаться в океане божественной любви.
Просила… Нет, умоляла: — Я не требую от тебя идти против совести или Создателя, дай мне то, что можешь, то, что в твоём естестве, то, что тебе доступно по природе.
В этой просьбе не было ещё ослушания Богу, не было ещё бунта, не было своеволия, но был уже крохотный росток эгоизма, ведь она требовала лишь для себя, требовала по сиюминутной страсти: — Люби меня так, как можно любить здесь, в этом волшебном царствии!
Ангел впервые ощутил нерешительность, некое сомнение, некую двойственность. Ангельский ум не знает ошибок, ведь само зрение духов в свете правды подразумевает ответ на любой вопрос. В Раю нет добродетели рассуждения. Из особого дара она становится свойством каждой души, и свойством не по усилию, а естественной способностью.
Если бы ангел не пытался мыслить по-человечески, что не свойственно ему, то тут же осознал бы изъян избранного пути. Но он сам неким образом закрыл свои духовные глаза, восприняв на себя подобие человеческого разума.
Ему, как хранителю, следовало бы осознавать всю склонность человеческого ума к ошибкам, к ложному умствованию, к лукавству и самообману. Но он был не осторожен.
Ведь девушка, которая перед ним, так проста. Ей чужды глубокие истины, она лишь начала путь вознесения, и пусть она ещё не познала божественной любви в полной мере, но она здесь, в Раю, в Небесном Царствии.
И зла ли она хочет? Злого ли желает?
Нет, она хочет любви. Ведь в жизни ей пришлось пережить немало, немало одиночества, немало отчуждения, отчуждения даже между самыми близкими.
Познала ли она любовь? Нет. Она всегда мечтала о ней. И мечта её оказалась столь сильной, что даже здесь, даже в посмертном счастье она не стерлась совсем.
И человеческий ум подал соблазн ангелу: «Если это желание не стерлось до конца даже в Раю, значит в нем нет зла, нет истинного греха».
И ангел впервые заколебался. Впервые ощутил, пока, лишь тень неуверенности, тех тяжких сомнений, которые неизбежно преследуют человека на протяжении всей его земной жизни.
Девушка же ждала ответа. Ждала не во времени, ведь здесь нет ожидания в привычном смысле этого слова. Здесь не огорчишь собеседника молчанием, подбирая слова, не смутишь его долгой паузой. Здесь нет времени, и одновременно время своё у каждого. Кому-то рай — один блаженный миг, кому-то — подлинная бесконечность. Здесь время дается Богом. И дается каждому по его внутренним нуждам.
И ангел, став отчасти человеком, впервые нуждался во времени.
Девушка же жаждала согласия. И ангельская любовь не желала огорчить её, не желала разочаровать, не желала уменьшить её блаженства. Ведь в Раю нет печали. И души обретают особую крепость, некую истинную стойкость, позволяющую им во всякий час принимать истину такой, какова она перед лицом Божьим.
Но ангел ошибся. Впервые ошибся, изменив своему естеству. Он не решился отказать.
— Поймешь ли ты любовь, которая мне доступна? — спросил он: — сможешь ли принять её?
Он задал этот вопрос. Хотя и знал, что девушка согласилась бы на любую любовь.
Божественная Любовь слишком велика для неё, слишком величественна. Она не смеет ещё поднимать взгляда к Солнцу Правды. Не потому, что Солнце Правды слепит, но по некому внутреннему страху, все еще не позволяющему принять вечный свет истины в полной мере.
И хотя это Солнце не ослепляет, но по слабости души девушка еще не решается смотреть на него прямо. Не решается, не веря, что столь яркое сияние безвредно для любящих Христа.
И ангел тоже опустил глаза, стараясь не смущать её, не быть выше неё.
И так оба они, хотя и пребывали в свете, пребывали не в нем самом, а как бы в рассеянном, отраженном, но не в самих лучах Светила Истины.
И отказавшись, пусть и без злого умысла, от нетварного света, они стали нуждаться в свете другом. В том свете, который люди дарят друг другу на земле, в свете друг друга, свете любви. Любви несовершенной, не всеобъемлющей.
— Я согласна, — ответила девушка: — Все здесь дар, и я верю, что все, что мы бы здесь не сделали будет благом, всё принесет нам пользу, всё будет мне в радость, ведь здесь царство Христа.
При жизни она не слишком хорошо понимала учение Церкви, порой сомневалась в нём, порой даже роптала, не выдерживая испытаний. Но Ангел-хранитель всегда поддерживал её.
Он не мог вести с ней бесед, не мог наставлять словом, но мог всегда поддерживать доброе в её душе.
Совесть девушки оставалась чиста, ведь она всегда слушалась внутреннего голоса, являющегося голосом незримого хранителя.
Так и прожила она свою короткую жизнь. Жизнь среди миллионов соблазнов. Жизнь среди коварных сетей Дьявола.
Она была его последней подопечной. Последней душой, которую поручил ему Создатель и душой самой трудной.
Никогда ему не приходилось предупреждать хранимую душу столько раз. Никогда не приходилось так часто обращаться к ней смутным предчувствием. И, слава Богу, что она внимала ему, не отталкивала, не отвергала светлую волю, не противилась ей.
Она жила в последние времена, когда силы ада давали последний бой, ополчившись в последней бессильной ярости на все доброе. В отчаянном порыве злобы, они стремились увлечь в бездну, как можно, больше душ.
Но всё же были те, кто спасся. Не могут сети лукавого прикоснуться к смирению…
А девушка была проста и тиха. Ей чужд бунт, чужды капризы, чуждо своеволие, достигшее в последние века невиданного размаха.
И ангел был благодарен ей в некоторой мере. Благодарен за то, что она не огорчила его, не поддалась сотням столь доступных искушений. Ангелы не страдают, но и им случается испытывать некое подобие боли, когда души, за которые они в ответе, отторгаются от спасения.
И теперь он не хотел доставить ей даже такого малого горя, которое она не доставила ему.
— Чего же ты хочешь? — спросил он: — Я не человек, и я не знаю, что любовь для тебя.
Он много видел на земле, служа тысячелетиями, но все же человеческая природа остается таинством даже для светлых духов.
И сейчас ангел ошибался. Ошибался, поверив девушке.
Она будто почувствовала, что сейчас его можно смутить человеческим рассуждением. И она смутила.
Она сказала, что Бог защитит от всего зла, всё обернет во благо, ведь они в Его царствии. Но она забыла о свободе воли. Забыла заповедь: не искушай Господа Бога своего.
Христос знал, что будет спасён, если прыгнет с крыши храма, но Он не сделал этого. Она же знала, что Бог подхватит, верила в это, а потому беспечно балансировала на краю бездны.
И ангел… Вместо того, чтобы обратиться к Творцу с молитвой, он продолжал рассуждать по-человечески. И настолько глубоко он воспринял человечность, что произошло небывалое. Ради своей подопечной он забыл о молитве. О молитве, которая непрестанна у ангелов. О молитве, которая им и пища, и питье, и сам воздух.
И, забыв о молитве, он поддался этому неожиданному соблазну.
— В человеческой жизни любовь была вложена в сами наши тела, — произнесла девушка задумчиво: — Я не верю, чтобы Христос не вложил инстинкта в души, не верю, что здесь невозможно какого-то особенного единения
Она опустила глаза, понимая, что говорит нечто почти незаконное, почти постыдное: — Давай отдадимся не уму, а чувству, отдадимся своей воле, и пусть она покажет нам любовь, доступную в этом царствии.
И ангел согласился. Согласился последовать не воле Христа, но своей. И этим согласием поддержал заблуждение девушки.
Действительность сделалась неподвижной в миг выбора, миг испытания верности Создателю.
Бог мог бы вмешаться, мог бы и вразумить, и наставить, но не сделал этого.
Он позволил своим созданиям самостоятельно избирать путь.
Как сближаются души? Как могут духи, способные лишь на платоническую любовь, получить некую вещественность своего единения, некое его доказательство?
В мире духов выбор и воля имеют первостепенное значение. И желание обращается действием. Ибо для духа желание — уже путь к его исполнению.
Так и теперь средство, которое как бы и не существовало в небесном царствии было порождено совместным желанием человека и ангела — огромной силой.
С чем можно сравнить единение душ? Не со сращением сущностей, не с плотской близостью тел, не со смешением сутей. При подлинно духовном сближении оба остаются сами собой. Сами собой в полной мере. Но при этом единство становится их свойством, их частью, и их сокровищем.
Но такое единство возможно не всегда. Лишь при подлинной любви. Любви, которая не ищет своего. Которая ищет лишь угождения источнику любви, высшей форме самой любви, Богу.
Но в этих чувствах между ангелом и человеческой девушкой таится изъян, изъян эгоизма. В подлинной любви нет самости. Она направлена лишь на другого.
Но порой этот изъян не заметен. Незаметен даже ангелу, ослепленному своим выбором.
Нет, здесь нет того ужасающего падения, которое обращает ангела демоном. Ангел не возгордился, а умалился. Здесь не тьма, но скорее серость, скорее низведение высшего до обыденного.
Судится ли плотская любовь сама по себе? Нет, но судится, если существо отказывается в её пользу от любви Создателя, которая превыше.
Но ангел и девушка не думали об этом, сосредоточенные друг на друге. Она на нём, как на том, к кому направилось все желание её души. А он на ней, как на единственной слабости, как на той, кого он не желал бы огорчить и в малом.
Рассеянный свет вокруг начал собираться, как бы окутывая две души: ангельскую и человеческую.
Если бы этот свет любви увидел почти кто угодно из людей пребывающих на Земле, то сказал бы, что ни существует, ни существовало, ни будет и ни может существовать ничего прекраснее. Этот свет чистой любви без примеси плотского поистине великолепен…
Если бы его увидел обыкновенный человек, то изменился бы, познал бы подлинное величие той любви, которая доступна человеческой душе. И сама девушка пребывала в восторге, окутанная этим светом. Оперение же на крыльях ангела слегка потускнело…
Но тем оно стало даже ближе, понятнее девушке. Раньше она робела, глядя на него, робела, видя, как ярко отражается свет от ангельских крыльев, нетварный свет Солнца Правды.
Теперь же она смотрела на ангела пристальнее. Не как на существо, превосходящее в духе, но как на равного. Как на равного в любви.
И, действительно, ангел сравнился в любви с человеком. Его любовь потеряла свое высшее достоинство, стала обыденной, пристрастной, отчасти вещественной.
И свет этой ветхой любви окружил двоих, объединяя мягким сиянием.
Да, нет ничего прекраснее этого сияния для большинства людей. Лишь святые смогли бы заметить его неполноту.
Но рядом с Солнцем Правды, которому они предпочли самих себя, этот свет смотрится, как свет тусклого фонарика с замасленным стеклом рядом со светом земного Солнца.
И тем предосудителен их выбор.
Если бы ангел отказал ей, проявил бы твердость, то по прошествии веков они поняли бы друг друга. Он бы достиг понимания таинства человеческой природы, она познала бы Божественную Любовь. И они постигли бы то возможное единство.
Но пришел соблазн. Соблазн спешки. Соблазн сиюминутной жажды обладания духовным благом.
Но желая получить все и сразу, получаешь совсем иное. Бог не поддается понуждению. И понуждению не подвластна любовь. И если желаешь иметь её здесь и сейчас, то получаешь нечто иное.
Девушка не замечала подмены, поглощенная красотой ангела, а он предпочел не видеть подлога, охваченный страхом оттолкнуть, обидеть, отдалить от себя.
Свет концентрировался, становился плотнее. И уже души начали действовать сами, подхваченные этим порывом, этим душевным инстинктом, этим потоком разворачивающихся событий…

Плод несовершенной любви

Внезапно время влюблённых остановилось, и в тоже время души их оказались охвачены инстинктивным движением. Движением несовершенным, а потому неразумным, то есть лишённым сознания. Так время останавливается для частицы, достигшей скорости света, хотя сама она мчится неимоверно быстро сквозь звездную глубь вселенной.
Не под Солнцем Правды души ринулись к друг другу, но ринулись, как бы испуганные тем, что отвернулись от единственного источника света подлинного, света вечного, света, в котором лишь истина и нет даже тени заблуждений.
Их собственный, крошечный по сравнению с нетварным, свет не мог заполнить бесконечность их собственного космоса. Свет Христов озаряет все и вся, но таково его свойство, что каждый сам выбирает видеть его или нет, принимать ли эту кристальную ясность или блуждать во тьме, освещаться им или пытаться развеять внутренний мрак тусклым фонариком своего разумения.
Тела ангела и девушки наполнились не тьмой, но и не светом, но неким нейтральным эфиром, неким свободным эфирным ветром. Они стали прозрачными от той субстанции, которая не добра, но и не зла. Они преобразились, приняв в себя дух собственного выбора, дух свободы воли, дух сомнений и колебаний.
Если бы сейчас существовало время, ангел пережил бы худшие мгновения в своем бытии. Он бы пошатнулся во всём, что было для него незыблемо. Незыблемо по самой его светлой природе. Незыблемо от начала его существования в Боге.
Но даже отрёкшись от Света, хотя вернее отстранившись от него, в Царствии, наступившем после поражения всей тьмы и ввержения ее до последней крохи в вечный огонь, нельзя пасть во тьму, ведь ее больше не существует здесь как понятия. Но тем ни менее и добром то, на что решились ангел и девушка кончится ни могло.
Лишившись твердости духа, которая и есть материальность горнего мира, они стали бесплотны, но не бестелесны. Их оболочки стали не подлинно духовны, но призрачны. Ведь они не достигли истинной бесплотности в глубочайшем единении со Светом.
Тогда тоже время останавливается для совершенных вечно и неуклонно мчащихся к Творцу. Но для девушки и ангела время остановилось потому, что оказавшись в собственной тьме, которую скорее можно назвать тенью, ведь в ней нет подлинного зла и безбожия, они почти судорожно метнулись друг к другу.
И ангел, и девушка лишились подлинного света, а потому в это безвременье знали лишь своё чувство… И оно спасло их. Спасло от исчезновения, если бы такое вовсе было бы возможно в мире, где вечно всё, что вознесено в светоносную и пронизанную светом действительность Создателя.
Ведь даже тень гибельна по сравнению со светом. Но их спасла любовь. Любовь, заключенная в них самих. Любовь, которая так или иначе является частью Бога. Пусть любовь слабая и несовершенная в оторванности от своего Первоисточника, но всё-таки живая и животворящая, способная оживлять и хранить жизнь.
И эта любовь соединила их. Соединила их призрачные тела. Ведь теперь их дух, как бы потерял плотность в этой тени. Потерял, но это подарило ему способность проникать в другой дух, оказавшийся близко.
А близость в духовном мире — это не расстояние, но мера понимания, мера важности существ друг для друга, мера их связанности.
Если бы человек мог бы наблюдать за этим духовным преображением, то это походило бы на вознесение в высь двух тел, которые сперва светлеют, теряя цвет, становясь не белыми, но блеклыми, потом они, отстраняясь от лучей Солнца Правды, становятся прозрачными, пропускающими любовь Божью сквозь себя, а не усваивающими, отражающими и приумножающими ее.
И в тоже время в них рождается собственный свет. И есть некая трагичная и болезненная красота в том, как в тени два мерцающих вихря сливаются в необходимости друг для друга, сливаются в жажде друг друга, сливаются в невыразимом стремлении друг к другу.
И хотя эта духовная любовь ограничена в отличие от бесконечной Любви Божественной, Создатель не низверг за нее в область тьмы, не покарал со всей строгостью.
И, наконец, вихри слились. В последний раз слились во вспышке любви. А затем распались. Ведь двое даже при всей любви всё же не могут быть одним целым. Две сотворённые души могут быть неразрывны, однако одной стать не в силах. Но вихри распались не бесплодно…
Через миг светлые вихри разделяются полностью, но теперь их уже не два. На месте слияния возник третий вихрь, совсем небольшой, но обладающий своей полноценной жизнью. Проходит еще мгновение, и вихри вновь начинают обретать телесность…
Да, произошло чудо… Но у этого чуда есть своя цена… И цена немалая…
Без милости Божьей невозможно создать что-то, а значит, что и это дитя благословлено им. Оно благословлено, но не его родители, ослушавшиеся негласного закона…
Они потеряли многое, поддавшись своему желанию. Когда ангел и девушка вновь стали двумя самостоятельными существами, в них осталось гораздо меньше света, и меньше духовной материи, большая часть которых израсходовалась в их вспышке единения, выплеснувшей в реальность потоки света любви, столь необычного для этого царствия, света любви, еще не изжившей до конца свой плотской эгоизм. Но по милости Бога даже эта любовь не стала тщетной, но дала плод. Плод любви. Пусть и любви несовершенной.
Но и воздаяния за произошедшее здесь ни могло ни быть, ведь в Царствии Божьем действует не только милость, но и та высшая справедливость, которая превыше жестокости, лишена всякого возмездия, но тем не менее воздает за ошибки. Воздает, не карая, но научая.
Те, кто захотели быть отделены от Бога, пусть и отделены в сиянии своей любви, сами ограничили свои возможности. Бог мог бы дать всё, но отказавшись от его бесконечных милостей, ангел и девушка пожертвовали ради своей любви частью себя.
Чтобы создать жизнь, они истощили собственные духовные тела, которые теперь уже не могли бы назваться ангельским и человеческим. Да и сын их человеком не являлся.
И они устремились к земле. Собственная любовь смогла дать им лишь иллюзию высшего полёта, но теперь иссякла. Иссякла, но падение их не было гибельным, ведь в том Царствии нет гибели и даже подлинной её опасности.
Все три новых тела обладали крыльями, хотя и не столь светлыми, как у ангелов. Если бы потребовалось описать новых существ человеку, то сравнить их стоило бы с самыми лучшими земными лошадьми. Вернее, с чудесными пегасами, с крылатыми созданиями из сказок.
Ангел, потерявший свой свет, являющийся отраженным светом Создателя, не потемнел. Его шкура блестела в лучах Солнца Правды, став теперь уже не белой, но столь светло-серой, что не приглядываясь, можно и не заметить этой разницы.
Девушка же стала огненно-рыжей кобылицей. Любовь, пусть и любовь земная, горела в ней, и этот пламень стал ее сутью, ее обликом, ее воплощением.
Жеребенок же, как существо абсолютно невинное перед Создателем, как невинный плод пусть и греховной связи, сиял подлинной белизной. Подлинной, но всё же не ангельской.
В этот момент и девушка, и ангел, не знали, что следует ощущать им в подобное мгновение, страх ли наказания? Сожаление ли об утраченном облике? Радость ли о том, что кара оказалась столь малой? Или счастье родителей, не надеявшихся, что Бог пошлёт им ребенка, но удостоившихся этой радости? Такова же наверное была радость Захарии и Авраама.
И ответ казался очевидным. Как они могли бы не любить родившееся существо?
Ведь духовное рождение куда больше плотского, ведь этот жеребенок в буквальном смысле создан из тел родителей, создан из их любви, из их духовной плоти и крови.
И радость материнства смогла заглушить для девушки даже священный трепет, охвативший её от осознания того, что совершили они, на что она толкнула светлого ангела. А потеря облика… Для нее и не была столь болезненной… И в земной жизни она не слишком любила свою тленную оболочку, чуждалась большинства людей, ведь в последние времена иссякала любовь.
И даже в этом небесном царствии в ней осталась не неприязнь или настороженность по отношению к людям, но скорее некая тень непонимания величия человеческого облика.
Спроси у нее кто, почему Бог создал людей такими, почему избрал человеческое тело для своего воплощения на Земле, она не смогла бы ответить на этот вопрос…
Она и при жизни нередко пряталась в миры грез, где далеко не всегда была человеком. Нередко она воображала себя животным, не имеющим печати совершенства, но также и не судимым, лишенным печати вины и ответственности за падение. А потому подобное наказание не стало для нее тяжким.
При жизни она бы и так не отказалась принять облик сказочного создания, а здесь она ощущала себя счастливой в любом качестве.
Бог по своей милости не стал наказывать несовершенную душу за проступок, совершенный по незнанию, ведь она нарушила не заповедь, но негласный запрет, а потому и не заслуживала суровой кары. Смена облика, быть может, в чем-то и пойдет ей на пользу, ведь её несовершенство мешало ей быть в Небесном Царствии человеком в высшем смысле слова, как бы не позволяло быть тем, чем должен быть человек в этом месте. И так не лучше ли быть совершенным животным, чем человеком, имеющим некий изъян?
Куда тяжелее подобное наказание для ангела, пусть и ставшего крылатым конём, но ставшего из создания куда более возвышенного. Однако и он не огорчился, не в пал в уныние или отчаяние, ведь Беловодье является страной небесной Отчизны, где не существует подлинной печали. Он гораздо глубже девушки осознал свою ошибку, а потому и не мог сожалеть о потерянном, наполнившись благодарностью за то, что ему оставлено. А кроме того в нем нет и тени гордыни. Менее совершенный облик не стал для него унижением. И, разумеется, он даже и не размышлял о мнении других существ, видевших то, что произошло с одним из слуг Создателя.
В новом царствии нет осуждения, ведь свет Солнца Правды сам является и оправданием, и объяснением, и ответом на любой вопрос.
Трое новых существ опустились на траву Беловодья. И по милости создателя они не потерпели вреда, несмотря на высоту, с которой пали на эту землю.
***
«Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив!» — ангельский хор не умолкает никогда в Новом Царствии, никогда не стихают ангельские славословия, никогда не иссякает хвала Создателю.
Девушке знакомы эти слова. Она не раз повторяла их при жизни, хотя и не всегда могла в них поверить. Только здесь она осознала их подлинную глубину. Осознала после того, как познала на себе эту безграничную милость. Познала долготерпение, когда Бог не покарал за один помысел о падении, но напротив.. Напротив удостоил милости, на которую девушка надеяться не смела.
Впрочем, теперь уже не девушка… Скорее небесная кобылица. Ведь от земных животных её отныне отличал лишь свет человеческого разума в глазах.
В Царствии Небесном тела духовные и смена облика отражает именно духовную потерю, а потому нельзя сказать, что наказания не последовало.
Напротив… Лишь на Земле наивным мечтателем кажется, что хорошо быть животным, что достаточно попасть в Небесный Мир даже в облике низшего существа. Но нет…
В земной жизни невозможно осознать, что за потерю несет за собой это преображение, что за незримый для тех, кто не обладает духовным зрением, изъян. И бытие небесной кобылицы, пусть даже и обитающей в Раю, отлично от бытия человеческого в том же Царствии.
Чудесные крылья пропали стоило кобылице коснуться земли, но не грешной Земли, а чудесной земли Беловодья. Хотя само небесное Беловодья в глазах бывшей человеческой девушки приобрело какой-то сказочный вид. Вид доброй сказки, но уже без высоты, оказавшейся для неё непосильной.
Душа ее не могла вместить подлинных духовных богатств, что и позволило заблуждению вкрасться в ее разум, не отбросивший земное и сказочное.
Она не принимала свет Солнца Правды, а потому видела райскую действительность в собственном свете. В свете своего несовершенного разума. И красоты подлинные, возвышенные, несказанные подменялись в ее воображении упрощенными, сказочными, совсем наивными и простыми.
Таинства превращались в тайны, а возвышенное в нечто близкое и простое. Если бы не такой взгляд, то не ошиблась бы она, не пала, не допустила бы подобного помысла.
Верила она, что здесь любовь должна быть сказочная, но здесь Царствие иной любви. Ее падение было малой ценой за заблуждение, смешавшее любовь божественную и сказочную.
Да, изменилось восприятие мира, но изгнания с Небес не произошло. Не произошло, ведь снизошел милосердный Бог к этой невольной слабости. Девушка не была низвержена с Небес, хотя и нарушила закон. Закон любви, действующий в этом мире. Закон, составляющий саму основу его бытия.
И пусть любовь девушки, разумеется, ни была животной в земном понимании этого слова, ни являлась похотью, хотя и не являлась любовью небесной. Произошедшее, хотя и не соответствует высоте Рая, на земле могло бы сравниться лишь с высшими романтическими чувствами, с высшей формой платонической любви.
Но даже этой малости хватило для того, чтобы она потеряла не только человеческий облик, но и часть высших свойств своей души. Теперь она потеряла способность питаться божественным светом, питаться лучами Солнца Правды, питаться его незримым, но ощутимым для каждого, теплом. Теперь она не может, питаться благодатью напрямую.
С этого дня пищей для нее становятся травы Беловодья. Те травы, которые сами пропитаны благодатным светом. И теперь девушка, преобразившаяся в кобылицу, вынуждена получать то, что необходимо её душе именно таким способом, именно с опорой на материю, пусть и материю возвышенную и духовную, существующую на Небесах.
Именно этим сказочное восприятие отличается от духовного. Сказка не может оторваться от земного, не может взлететь над ним, не может избавиться от этой печати телесности, пусть и печати воздушной.
И потребность в воде стала для нее вновь реальной. Стала реальной, ведь теперь она не может удовлетворять духовную жажду напрямую, черпая все необходимое из самого света, окружающего её в Беловодье.
Но даже и в столь простых потребностях она стала беспомощна, подобно животному Земли. В небесном царствии души обладают чудесной способностью получать всё, что пожелают по милости Создателя, по молитве, которая из усилия становится естественным действием. Она становится подобной тому, чтобы протянуть руку к тому, что видишь. Также и для душ в Раю становится естественно всё просить у Бога. Просить тут же, не сомневаясь в том, что они получат просимое.
Однако девушка, отстранившаяся от Любви Творца, Любви с большой буквы, теперь лишилась этой инстинктивной силы. Дабы наесться травой, она вынуждена пастись долгое время, а чтобы напиться должна склониться к животворной воде святого источника.
В этом и есть несовершенство животного облика, почти болезненное несовершенство. Но совершенный мир способен компенсировать даже несовершенство одного из своих обитателей.
И, разумеется, ближние не оставили девушку, изменившую облик, окружили ее лишь большей заботой. Ведь забота нужна тому, кто не может сам позаботиться о себе. И любовь ближних, к оступившейся, даже приумножилась.
Отец приносил дочери родниковую воду в чаше. Пока он ходил к светлому источнику, чтобы избавить дочь от лишних трудов, его супруга расчесывала внуку гриву и хвост. Ведь кобылица неспособна на это, являясь по плоти обычным животным, ведь она не в силах позаботиться о внешнем виде своего отпрыска, не в силах помочь ему в самых простых вещах. И в этом еще одно ощутимое ограничение ее возможностей здесь.
Она любит, ни может ни любить своего ребенка, но любовь ее ограничена физически. Она не может поиграть с ним, как играют человеческие мать с сыном, лишь как кобыла со своим жеребенком. Не может взять на руки, успокаивая покачиванием, не может обнять, находясь в неподходящем для этого теле. И хотя она и счастлива в Небесном Царствии, она ни может ни сознавать своего изъяна, не может его ни чувствовать.
Впрочем, дитя не страдает от недостатка внимания. Младшая сестра девушки с радостью возится с чудесным созданием.
Кажется, что ее невозможно оторвать от маленького пегаса. Она в любую минуту рада расчесать шелковистую гриву, аккуратно выпутать из хвоста репья, которые жеребенок нередко цепляет на шкуру, резвясь в самых густых зарослях. Но даже репья в Беловодье совсем не колючие, не способные причинить подлинных неудобств. Девочка всегда рада последить за племянником или попросту погладить. Хотя порою взрослые напоминают ей, хотя и не в укор, что перед ней не обычный ласковый жеребенок, а сын ее старшей сестры.
Да и сама старшая сестра для нее превратилась в некое развлечение, в некую захватывающую забаву, в некую удивительную игру. Она порой запрыгивает сестре на спину, надеясь, что та прокатит ее. И сестра никогда не отказывает. Не отказывает, ведь чувствует потребность быть хоть в чем-то полезной, пусть и полезной в качестве чудесной питомицы.
В смирении девушка даже поняла, что не способна на большее, на большее, чем дарить радость маленькому созданию, катая сестрицу на себе. Ведь, когда настали последние времена, младшей сестрёнке не было еще и одиннадцати лет. Она не пережила голода и войны, не выдержала лишений и оказалась в Небесном Царствии гораздо раньше своей семьи. Да, она осталась ребенком, но при этом ни познала зла, ни нарушила своей чистоты. Потому здесь в Беловодье, хотя и не обрела возвышенного разума, по чистоте и белизне внутреннего света могла бы сравниться с ангелами.
А мать и не ревновала сына к другим. Ведь в Царствии Божьем нет ревности вовсе.
А однажды младшая сестра с подлинным восторгом вплела в гриву жеребенка тороки — развевающиеся ленты, сияющие золотом лучей Солнца Правды. Прежде они принадлежали отцу, но теперь он не дерзал их носить. Не дерзал, ведь каялся в потере ангельского достоинства. А невинный сын его был по чистоте своей достоин носить их, как не совершивший зла, как ребенок, способный внимать воле Создателя напрямую.
Кроме того он отказался и от дара предвидения, отдал свое чудесное зеркало той, которую любит. Он не считал себя достойным великого дара прозорливости, передав его матери. Передав, ведь ее волнение за сына гораздо больше. Ведь ей куда важнее знать его судьбу. Ведь дар нужнее тому, кому принесет наибольшую пользу: рассеет тревогу, позволит обрести покой, даст новую твердую веру…
Но и ближние не оставили мать и дитя без подарков. Не оставили ведь чудесное событие стало известно всем, обитающим в Небесном Царствии.
И каждый спешил утешить, потерявшую человеческий облик. И каждый спешил поздравить с особой милостью Творца. С особой милостью рождения дитя в Царствии, где рождения нет, как и смерти. Но для Бога возможно все…
На Небесах мириады душ, в том числе миллионы в Беловодье, и каждая подарила хоть что-то, хоть доброе слово, которое в Раю материально. И не счесть великолепных даров, которыми осыпаны мать и сын.
Среди них прекрасные попоны, сотканные теми, кто при жизни тратил слишком много времени на выбор нарядов. Здесь же в высшем мире стремление к собственной красоте сменилось желанием дарить красоту другим, и те же самые души, которые на земле мечтали блистать, здесь мечтали лишь украсить других. Так тщеславные преобразились в жаждущих всеобщего благолепия.
А один из богачей, при жизни скопивший несметные сокровища, хотя и был милостив, здесь в назидание имел с собой два слитка — золотой и серебряный, как зримый образ тех добрых дел, которые он все же не сделал, имея такую возможность, хотя и сотворил достаточно благого, чтобы оказаться здесь.
Наконец, ему удалось избавиться от последнего напоминания совести о своих земных недостатках. Из этих двух слитков он сделал подковы для матери и сына. Золотые вспыхнули сказочным металлом — орихалком, отражающим свет Солнца Правды, а для жеребенка серебряные, загоревшиеся зеркальностью таинственного мифрила, засиявшего в лучах Истины.
И такое обилие даров от ближних почти изгнало печаль из сердца девушки. Изгнало даже остатки недоверия к людям, ведь она осознала всем сердцем, что здесь нет дальних, здесь все близки в благодати и истине.
Лишь в одном не могут близкие и ближние ей помочь. Лишь у нее есть молоко. Лишь у нее одной во всем Беловодье.
А молоко жеребенку необходимо. Необходимо, хотя он и может питаться Светом Истинным.
Но ведь маленькому ребенку необходим не только свет, пусть даже Свет с большой буквы, но и материнская любовь. А девушка лишилась способности передавать свою любовь молитвой, усилием мысли, естественным движением любви. И теперь она вынуждена кормить сына, как это происходило бы в прошлой жизни.
А для духовного тела жеребенка любовь является подлинной пищей, и без нее жеребенок не может существовать. А потому матери суждено пастись. Пастись столько, сколько потребуется, чтобы дать сыну необходимое.
Только вот кто он: человеческий ребёнок или маленький ангел в жеребячьем тельце, либо пусть и чудесным образом рождённый, но всё-таки маленький пегас с душой и разумом животного? Но никто не может дать ответа на этот вопрос. Лишь Бог, сотворивший милость, ведает, какова она.

Матери же остается лишь молитва, лишь молитва к тому, кто может не только ответить на любой вопрос, но и устроить любую судьбу наилучшим образом: «Господи, даруй моему сыну всё самое лучшее, пусть даже я навеки в облике животного останусь!»

***

О чём же думал сам жеребенок, не знающий о мыслях своих родителей? Пожалуй, что ни о чём, как и любой ребенок, рожденный лишь несколько дней назад.

Новорожденный конек с удовольствием сосал молоко, как и положено в таком возрасте, учился стоять на тонких ногах, еще подрагивающих от напряжения. Научившись же, по-жеребячьи вставал на дыбы, размахивая передними копытцами, в то же время поддерживая себя в таком положении, еще по-детски неуклюжими, взмахами крыльев, которые пока не способны поднять в небо, как взрослого пегаса. По виду нельзя сказать о его чудесном происхождении, пока он почти ни чем не отличался от обыкновенного жеребенка, беззаботного и игривого.

И хотя он и не мыслил еще, как мыслят взрослые. Ребёнок всем своим существом любил мать, для которой стал смыслом бытия; отца, отдавшего ему так много; ближних, которые счастливы помочь ему и его матери.

Отец его перестал быть ангелом-хранителем, хотя и хранить в общем-то души в Небесном Царствии не от чего, но он все равно не оставлял сына, приглядывал за ним, хотя и знал, что здесь нет зла! В Беловодье бытие каждого создания пронизано счастьем и благодатью: лев возлежит рядом с агнцем, и хищники чужды своей жестокой природы, вынуждавшей их убивать в земной жизни. И насекомые здесь не докучают другим созданиям, питаясь либо нектаром цветов, либо палой листвой. Здесь даже примитивные существа, на земле паразитировавшие на других, становятся безобидны. Они лишь рыхлят землю, помогая растениям дарить тем, кто удостоен этого мира, прекрасные плоды.

Любым существом прекрасно быть здесь, а потому и молится мать о сыне: «Сделай, Господи, не так, как хочу я, но так, как лучше для сына моего».

С неразумного меньше спрос, но ведь он не сможет подлинно ответить на любовь матери, не сможет приобщиться к мудрости отца, познавшего сопряжения небесных сфер, не сможет осознать все то добро, которое сделали ему ближние, не сможет возблагодарить Создателя за необычайную милость собственного рождения.

Но, быть может, она и ангел, нарушивший закон, не достойны разумного сына? Быть может, большее, на что они могут рассчитывать — создание не столь возвышенное? Ведь их любовь не была полноценной, и может ли она породить полноценное в духовном отношении дитя?

Нет, не может. Но все возможно для Бога. Если он дал им ребенка, то зачем Ему карать невинное существо, зачем обрекать на неразумное бытие?!

Нет, все гораздо сложнее, ведь сам жеребенок счастлив. Ведь он не знает недостатка ни в чем. И, быть может, безмятежное состояние животного — для него большее счастье, чем разумное бытие. Быть может, и того, что он имеет достаточно для блаженства?

Лишь время даст ответ на этот вопрос. Ведь молитва матери слишком слаба, чтобы ответ пришел к ней в явной форме.

Велико достоинство ангельское, но и велика ответственность. Чем больше высота, тем больнее падать. Но и человек не ниже ангела. Человек — любимое из творений Божьих. На человеке лежит ответственность богоподобия.

Так кем же быть сыну ангела и дщери человеческой: животным, человеком, ангелом?

Стихотворное послесловие

Метаморфоз духовной высоты
Несовершенным оком не познать.
И охватить умом не сможешь ты,
Как действует живая благодать.

Она прощает в таинстве любви:
И тени заблуждения в ней нет.
Ее святую благость призови,
Но не нарушь, не названный запрет.

И девушка, и ангел не смогли
Найти невидимый изъян в земном.
Не оторваться сказке от земли,
Но примет всех небесный вечный дом.

Дается милость не по мере дел,
Но только тем, кому Господь хотел.

Автор Дионисий, соавтор Даниил Гаранин

 

 

число просмотров страницы/записи без учёта админов (124)